"расторжение нарушенного договора в российском и зарубежном праве" (карапетов а.г.) ("статут", 2007)

факторов.
Во-первых, согласно закону исполнитель несет ответственность за действия третьих лиц, которых он привлек для исполнения. Почтовая или иная подобная организация привлекается для доставки письма получателю именно отправителем. Поэтому за ошибки, допущенные этой организацией, отвечает отправитель, а никак не получатель.
Во-вторых, когда закон говорит о праве или обязанности лица довести до сведения другого лица свою волю или некую информацию, то используются такие термины, которые не оставляют сомнения в том, что сама данная процедура может считаться исполненной лишь в момент фактического получения соответствующего сообщения ("уведомить", "известить", "сообщить", "предъявить", "заявить"). Например, ст. 60 ГК предусматривает обязанность уведомления кредиторов реорганизуемого юридического лица. Статья 101 ГК предусматривает обязательное уведомление кредиторов акционерного общества при уменьшении его уставного капитала. Статья 187 ГК обязывает поверенного, оформившего передоверие, известить об этом доверителя. Статья 314 ГК требует направления должнику требования об исполнении обязательства в случае отсутствия договоренности о сроке исполнения. Статья 343 ГК обязывает залогодателя уведомлять залогодержателя о возникновении угрозы утраты предмета залога. Статья 385 ГК предусматривает обязанность цедента сообщить цессионарию всю необходимую информацию, имеющую значение для реализации права требования. Статья 720 ГК указывает на обязанность заказчика заявить о недостатках в выполненных подрядчиком работах. Этот список можно продолжать и дальше. Во всех подобных случаях семантический анализ использованных законодателем терминов приводит нас к необходимости признать, что процесс извещения (уведомления, предъявления, заявления и т.п.) предполагает доведение соответствующей информации до адресата. Согласно Толковому словарю русского языка С.И. Ожегова термины "известить", "уведомить", "сообщить" являются синонимами и означают "довести до чьего-либо сведения". Термины "предъявить" и "заявить" сводятся также в конечном итоге к официальному сообщению. Таким образом, буквальное толкование использованных законодателем терминов позволяет заключить, что доведение до сведения адресата входит составной частью в процесс извещения (заявления, предъявления, уведомления и т.п.). Предположить, что, например, термин "уведомить" означает только лишь "отправить", а не довести соответствующую информацию до адресата, значит пойти против прямого значения данного понятия. Для такого радикального переосмысления значения данных понятий требуются какие-либо веские резоны. Как мы выше установили, соображения стабильности делового оборота, здравого смысла и в конце концов элементарной справедливости не позволяют нам принять принцип отправления. Поэтому нет никакого смысла опровергать буквальное толкование терминов, использованных законодателем.
В-третьих, строгий принцип получения в наибольшей степени обеспечивает определенность и предсказуемость в положении сторон и позволяет избежать ситуаций, когда юридический эффект извещений возникает, а получатель об этом ничего не знает в силу фактического неполучения соответствующего извещения.
Нам могут возразить, что строгий принцип получения может в некоторых случаях оказаться также несправедливым, только не по отношению к получателю, а по отношению к отправителю. Речь идет, в частности, о тех случаях, когда из договора или закона вытекает вполне определенный срок на совершение уведомления или извещения, и этот срок носит непродолжительный характер. Так, например, в договоре предусмотрено, что покупатель вправе отказаться от полученного товара по причине обнаруженных дефектов, если заявит об этом в течение 30 дней с момента фактического получения товара. Предположим, что покупатель принял все разумные меры для проверки качества товара и на восьмой день после приемки товара обнаружил существенный дефект в части поставленного товара. Желая воспользоваться своим правом на отказ от дефектной части товара, покупатель немедленно отправляет по почте соответствующее заявление. Но письмо по вине почты доставляется только через неделю после истечения предусмотренного договором месячного срока на совершение отказа. Отправитель в данной ситуации не в состоянии проконтролировать работу почты и узнает о соответствующем эксцессе в доставке намного позже, когда своевременно не получит уведомление о вручении. Но к этому времени будет уже поздно и месячный срок будет пропущен. Приведенный пример иллюстрирует некоторую незащищенность интересов отправителя, который, ведя себя абсолютно добросовестно, может бесповоротно пропустить отведенный ему срок на извещение или уведомление.
Этот негативный аспект применения строгого принципа получения необходимо учитывать. Он является обратной стороной тех преимуществ, которые он предоставляет получателю. Иначе говоря, некоторый уклон в сторону защиты прав получателя в рамках строгого принципа получения вполне очевиден. Но этот кажущийся перекос в реальности компенсируется тем, что инициатором отправки соответствующего извещения является отправитель. Соответственно, изначально все находится в его руках. Отправитель должен действовать не только добросовестно, но и эффективно. Прекрасно осознавая, как работает российская почта, он не мог быть уверен в том, что отправленное вовремя письмо будет своевременно доставлено получателю. Если на совершение уведомления законом или договором был предусмотрен непродолжительный срок и отправитель понимает, что на повторное отправление у него не хватит времени, ему следует выбрать такой вариант доставки, который будет гарантировать своевременность доставки и вручения данного уведомления. В распоряжении отправителя такие варианты, как отправка собственного курьера, отправка срочной телеграммы с уведомлением о вручении, использование услуг недешевых, но оперативных и надежных служб курьерской доставки (DHL, UPS, EMC Гарантпост и др.). Таким образом, учитывая, что отправитель свободен выбирать любые варианты передачи уведомления, вплоть до самостоятельной доставки и вручения под расписку, он должен нести полную ответственность за просрочку в доставке извещения.
Исходя из этих соображений, представляется наиболее разумным применение именно строгого принципа получения.
Тем не менее для внедрения в российское право строгого принципа получения необходимо преодолеть определенные преграды. Речь идет о п. 2 ст. 194 ГК, согласно которому письменные заявления и извещения, сданные в организацию связи до двадцати четырех часов последнего дня срока, считаются сделанными в срок. Данное правило может навести на мысль о принятии в российском законодательстве принципа отправления. Если исходить из смысла данной статьи, получается, что отправитель, сдавший извещение в последний день срока в отделение связи, считается известившим адресата. На наш взгляд, здесь законодатель неоправданно ввел в право очевидную фикцию. Для примера приведем следующую ситуацию. Согласно договору подряда заказчик вправе в одностороннем порядке отказаться от договора в течение 30 дней с момента его заключения. Заказчик в последний день этого срока сдал на почту письмо об отказе от договора. Подрядчик получил его лишь через 14 дней. Справедливо ли считать, что извещение (а соответственно и расторжение) совершено в момент сдачи письма на почту? Ведь при таком толковании все расходы, понесенные подрядчиком, ничего не знавшим о расторжении, в течение указанных двух недель, не будут компенсированы заказчиком, так как совершены уже после прекращения договора. А если письмо вовсе не дойдет? Ведь в таком случае подрядчик, находящийся в полном неведении, может работать достаточно долгий срок и узнать о прекращении договора лишь при попытке передать заказчику результат своих трудов. Очевидно, что принимать такую вопиющую фикцию абсолютно несправедливо. Таким образом, применение на практике подхода, изложенного в п. 2 ст. 194 ГК, необоснованно нарушает баланс интересов сторон, может причинить получателю значительный вред, так как порождает явную несправедливость и открывает значительный простор для злоупотреблений со стороны отправителя.
Несмотря на то что в большинстве случаев закон, указывающий на право или обязанность направить извещение, вообще не предусматривает какие-либо сроки, делает отсылку к разумным срокам или указывает на немедленность подобного извещения, что вообще исключает применение п. 2 ст. 194 ГК, которая регулирует лишь порядок извещения адресата в последний день срока, данную проблему нельзя игнорировать, так как: 1) в отдельных статьях (например, ст. 821 ГК) можно встретить установление сроков для извещения 2) и такого рода сроки могут включаться в договоры.
В целом можно выделить три варианта решения данной проблемы.
Во-первых, несмотря на вышесказанное о неадекватности принципа отправления, принять его в качестве общего правила. Тогда п. 2 ст. 194 ГК будет выглядеть абсолютно логичным. Но в таком случае мы получим крайне неадекватное требованиям экономической целесообразности и справедливости правовое регулирование.
Во-вторых, предусмотреть, что правило п. 2 ст. 194 ГК следует понимать буквально как регулирующее исключительно ситуацию, когда письмо сдается в последний день срока. При таком подходе возникнет достаточно глупая ситуация: отправитель, сдавший письмо в последний день срока, считается уведомившим адресата с момента сдачи, а отправитель, сдавший письмо в предпоследний день срока, - в день получения. Нелепость такого дифференцированного подхода, на наш взгляд, достаточно очевидна.
В-третьих, п. 2 ст. 194 ГК можно истолковать таким образом, что он вводит принцип отправления только для тех извещений, в отношении которых предусмотрены конкретные сроки. В отношении же тех случаев, когда закон или договор не устанавливают конкретные сроки на совершение уведомления, следует признать правовой вакуум, который можно заполнить путем применения по аналогии ряда норм ГК, локально устанавливающих строгий принцип получения (ст. ст. 435, 444, 523 ГК). Такой вариант толкования лучше, чем предыдущие, но тем не менее также создает необоснованную дифференциацию правового регулирования.
В-четвертых, можно теоретически предположить и самый крайний вариант: до того момента, пока соответствующие новеллы не будут внесены в ГК, следует просто игнорировать п. 2 ст. 194 ГК как несоответствующий современным реалиям. Как ни кощунственно это может звучать с точки зрения правового позитивизма, это будет далеко не первый и не последний случай, когда суды, не находя какого-либо формального основания или приема для обхода неадекватной нормы закона, просто игнорируют ее <384>. Тем не менее все же на такой крайний шаг, как игнорирование нормы закона как таковой, можно пойти только в самых крайних случаях, когда все цивилистические способы привести понимание нормы к более или менее адекватному виду будут окончательно исчерпаны. Более того, игнорированием закона злоупотреблять нельзя, - иначе будет крайне дестабилизировано правовое регулирование. Правила игры требуют соблюдения видимости законности. Соответственно, лучше все же найти какое-нибудь толкование закона, которое, формально сохраняя букву законодательной нормы в неприкосновенности, "вывернет" ее сущность таким образом, чтобы в итоге норма выглядела адекватной соответствующим задачам или по крайней мере безвредной.
--------------------------------
<384> Вспомним хотя бы пресловутую ст. 7 Закона о бухгалтерском учете, которая устанавливает, что все денежные, финансовые и кредитные обязательства должны считаться недействительными без подписи главного бухгалтера. Практика показывает, что суды, осознавая всю нелепость данной нормы, просто игнорируют ее, подтверждая возможность заключения любых договоров без подписи главного бухгалтера. Обзор судебной практики по указанному вопросу см.: Буркова А. Необходимость подписи главного бухгалтера на кредитном договоре // Бухгалтерия и банки. 2005. N 12 (СПС "
<427> Комментарий к Гражданскому кодексу Российской Федерации, части первой (постатейный) / Рук. авт. коллект. и отв. ред. О.Н. Садиков. С. 575; Сарбаш С.В. Исполнение взаимных обязательств. М., 2004. С. 41.
<428> См., например: Постановление Президиума ВАС РФ от 29 апреля 1997 г. N 510/97; Постановление ФАС Дальневосточного округа от 16 марта 1998 г. N Ф03-А51/98-1/178.
На наш взгляд, действительно нельзя напрямую увязывать освобождение от ответственности и возможность расторгнуть договор. Юридическое оформление такого подхода можно выстроить на следующих формально-логических основаниях.
Во-первых, расторжение договора является средством защиты прав кредитора, но не относится к мерам гражданско-правовой ответственности ни российским законодательством, ни правовой доктриной. Напомним, что доминирующая ныне точка зрения квалифицирует в качестве мер ответственности лишь имущественные взыскания, направленные на отчуждение от нарушителя некого имущества в пользу пострадавшей стороны в качестве компенсации за нарушение (убытки, неустойка, проценты годовые).
Во-вторых, согласно ст. 450 ГК единственным условием допустимости расторжения является существенность нарушения.
В-третьих, в некоторых нормах законодатель специально оговаривает, что расторжение возможно только в случае, если нарушитель отвечает за допущенное нарушение. Так, п. 2 ст. 668 ГК устанавливает, что в случае, когда имущество, являющееся предметом договора финансовой аренды, не передано арендатору в срок, арендатор вправе, если просрочка допущена по обстоятельствам, за которые отвечает арендодатель, потребовать расторжения договора. Здесь мы имеем очевидное исключение, которое лишь подчеркивает общее правило, согласно которому наличие или отсутствие вины не влияет на возможность расторжения <429>.
--------------------------------
<429> Необходимость такого исключения абсолютно не очевидна. Это лишь еще один пример непродуманности специальных положений о расторжении отдельных договоров.
В то же время нельзя не обратить внимание на то обстоятельство, что соображения справедливости и необходимости соразмерности наказания в ряде случаев требуют учета причин нарушения. На первый взгляд может показаться, что взыскание убытков или иных имущественных санкций с должника, нарушившего договор, ущемляет интересы должника намного значительнее, чем расторжение с ним договора. Поэтому если применительно к мерам ответственности установление подобных оснований, исключающих такое наказание, выглядит вполне справедливо, так как восстанавливает баланс интересов сторон, то в отношении расторжения такие "поблажки" для должника могут показаться излишними. Но в действительности во многих случаях расторжение договора может причинять интересам должника намного более значительный ущерб, чем взыскание с него убытков кредитора. Ведь к моменту расторжения договора должник мог инвестировать в исполнение своих обязательств значительные