"расторжение нарушенного договора в российском и зарубежном праве" (карапетов а.г.) ("статут", 2007)

не был заключен. Такую же цель преследует и реституция по недействительным сделкам.
В-третьих, следует учитывать, что термин "реституция" вообще неизвестен ГК РФ. Статья 167 ГК указывает на право требовать возврата предоставленного по недействительной сделке, но не называет это право реституцией. Данный термин носит чисто доктринальный характер.
Учитывая это, становится очевидным, что и упомянутое в ст. 167 ГК право требовать возврата предоставленного по недействительной сделке и не предусмотренное в ГК, но вытекающее из соображений здравого смысла право требовать возврата предоставленного по расторгнутой сделке имеют однородную природу и направлены на одну и ту же цель (возврат предоставленного по договору). В европейском цивилистическом дискурсе принято такие требования называть реституцией. Раз российская гражданско-правовая доктрина, несмотря на отсутствие этого термина в ГК, реципировала данный "латинизм" из европейского права, в рамки сферы его применения следует поместить любые требования, направленные на возврат ранее предоставленного. Это отнюдь не должно означать, что правовое регулирование реституционных требований разного вида должно быть обязательно одинаково. Понятно, что правовое регулирование реституции при расторжении и при недействительности сделок может обладать рядом особенностей (например, передача полученного по ничтожным сделкам, заключенным с целью, противной основам правопорядка и нравственности, в доход государства). Объединение двух видов возврата под одним термином "реституция" носит чисто методологический характер и подчеркивает родство данных требований. В настоящей работе мы используем понятие реституции как понятие универсальное, относящееся как к возврату полученного по недействительной сделке, так и к возврату полученного по расторгнутой сделке.
Следует отметить, что по сути аналогичную позицию занимает С.В. Сарбаш, который абсолютно верно определяет правовую природу требования о возврате предоплаты как реституционную, "ибо целью этого института является возвращение сторон в первоначальное положение". Институт реституции, по словам данного уважаемого автора, "как юридическое средство возврата сторон в первоначальное положение, равно как и институт неосновательного обогащения, имеет... общее для гражданского права значение и может соответствующим образом применяться в сфере правоотношений, связанных с нарушением договора, отказом от договора и его расторжением. Хотя в теории гражданского права неосновательное обогащение и реституция разделяются... они имеют общие корни и западной традицией права нередко ставятся в один ряд" <600>. В то же время данный автор, к сожалению, концентрируется исключительно на реституции денег (возврате предоплаты), обходя своим вниманием случаи, когда предметом реституции являются вещи или же встает вопрос о возврате денежного эквивалента оказанных услуг или пользования имуществом. В то же время заметим, что во всех указанных случаях также имеет место реституция, которая может быть осуществлена в натуре или в виде денежного эквивалента. Анализируя п. 3 ст. 487 ГК, которая устанавливает право покупателя требовать возврата предоплаты в случае неполучения товара от продавца, С.В. Сарбаш приходит к выводу о том, что норма о праве требовать возврата предоплаты в случае неполучения встречного предоставления хотя и отсутствует в общих правилах ГК об обязательствах, но должна выводиться из толкования закона и применяться в отношении не только договоров купли-продажи, но и других возмездных договоров, предполагающих денежную оплату <601>. В итоге данный автор необоснованно сузил сферу применения реституционного требования, сведя его исключительно к возврату уплаченных денег. В то же время было бы логичным обратиться к зеркальной по отношению к п. 3 ст. 487 ГК норме п. 3 ст. 488 ГК, которая устанавливает право продавца, не получившего оплату за отгруженный товар, требовать возврата товара, чтобы осознать более универсальный характер реституции при расторжении договора. Закон применительно к купле-продаже не делает различия между двумя описанными ситуациями, допуская реституцию как осуществленной предоплаты, так и отгруженного товара, если не происходит встречное предоставление. Аналогичным образом такая индифферентность к предмету самого требования должна проявляться и в случае заявления реституционного требования по всем другим договорам с тем уточнением, что в силу самой природы оказания услуг, выполнения работ, не связанных с созданием и передачей заказчику новой вещи, и пользования чужим имуществом, реституция такого рода исполнений осуществляется не в натуре, а в виде взыскания денежного эквивалента в порядке ст. 1105 ГК.
--------------------------------
<600> Сарбаш С.В. Исполнение договорного обязательства. М., 2005. С. 614.
<601> Там же. С. 627.
Требование о возврате неосновательного обогащения, которое также должно быть отнесено к семейству реституционных требований, так как направлено на возврат необоснованно полученного, мы будем обозначать традиционно как кондикционный иск (или иск о возврате неосновательного обогащения). Несмотря на то что близкая реституции правовая природа кондикционного требования, как справедливо заметил С.В. Сарбаш, также очевидна, видимо, нет особого смысла притягивать понятие "реституция" к институту возврата неосновательного обогащения в силу наличия устоявшейся и общепринятой в нашей стране терминологии.
Но как скоординировать три данных разновидности возврата - реституцию по расторгнутой или недействительной сделке и требование о возврате неосновательного обогащения?
Представляется, что оптимальный подход состоит в признании (а) общей правовой природы данных требований и (б) определенной специфики каждого из них.
Наличие общей правовой природы данных требований позволяет понять подход, избранный законодателем в отношении их правового регулирования. ГК РФ содержит развернутый правовой режим только в отношении неосновательного обогащения и указывает на то, что данные нормы, если иное не вытекает из закона или существа соответствующих отношений, должны применяться и к реституции по недействительной сделке, и к требованию о возврате исполнения по обязательству (ст. 1103 ГК). Последнее, по-видимому, суть не что иное, как реституция по расторгнутой сделке. Таким образом, законодатель из соображений нормотворческой экономии путем использования данного юридико-технического приема избегает включения в ГК правовых норм в отношении реституции по недействительным и расторгнутым договорам. При всем удобстве такого подхода отечественное правовое регулирование указанного вопроса, по крайней мере применительно к интересующей нас теме расторжения договора, со всей очевидностью страдает существенным недостатком - оно не в полной мере отражает специфику реституции по расторгнутой сделке. Далее мы подробно осветим эти специфические особенности реституции по расторгнутой сделке.
Таким образом, мы предлагаем с доктринальной точки зрения выводить реституцию по расторгнутым сделкам как отдельный способ защиты прав, близкий по своей правовой природе к реституции по недействительной сделке. Разница между этими двумя видами реституции состоит в том, что в случае с недействительностью реституция выступает в качестве общего правила; только в отдельных случаях в силу специфики данной сделки суд может отказать в реституции и прекратить договор на будущее. В случае же с расторжением договора реституция является исключением и допускается только в отдельных случаях.
Кондикционный же иск представляет третий вид общей группы реституционных требований, сфера применения которого в ряде случаев может совпадать со сферой применения требований о реституции по расторгнутой или недействительной сделке, но в целом принципиально отличается. В основе кондикционного иска всегда лежит одна доминирующая идея о недопустимости неосновательного обогащения, в то время как необходимость возврата исполненного не всегда предопределяется этой идеей. Например, двусторонняя реституция по недействительной или расторгнутой сделке, когда она признается допустимой, применяется, несмотря на то что неосновательного обогащения может не быть.
Таким образом, признанный судами подход, при котором требование о возврате предоставленного до расторжения облекается в форму иска о возврате неосновательного обогащения, вполне допустим как формально-юридический прием, но, к сожалению, может с успехом применяться лишь в отношении случая с односторонним удержанием одной из сторон полученного до расторжения с целью получения неэквивалентного обогащения. К тому же случаю, когда должен допускаться иск о возврате предоставленного с целью защитить интересы кредитора, не имеющего никакого интереса в удержании полученного исполнения (двусторонняя реституция), данный подход неприменим. Ведь если стороны до расторжения успели осуществить эквивалентный обмен, то при расторжении договора ни одна из сторон не обогащается неосновательно. Право кредитора требовать двустороннего возврата предоставленного основано здесь не на неосновательном обогащении должника, а на идее о необходимости защитить кредитора, потерявшего в результате нарушения интерес в удержании того, что он успел получить до расторжения от должника. Именно наличие этого исключения из общего правила о перспективности расторжения делает формально-логически некорректной идею о признании за требованием о возврате ранее предоставленного до расторжения правовой природы требования о возврате неосновательного обогащения и подталкивает нас к признанию особой реституционной природы этого иска.
Несводимость реституции по расторгнутой сделке к конструкции кондикционного иска обосновывается и тем, что нормы ГК о возврате неосновательного обогащения хотя в силу ст. 1103 ГК и должны применяться к реституции при расторжении, но никак не могут применяться напрямую без массы оговорок и исключений, предопределенных спецификой данного требования. Более подробно на этих особенностях мы остановимся ниже. Здесь нам лишь важно указать на то, что с формально-логической точки зрения более адекватным вариантом соотнесения кондикции и реституции при расторжении было бы признание того факта, что два указанных требования носят самостоятельный характер, хотя и относятся к некой общей семье реституционных требований.
Правильнее считать, что правовые институты неосновательного обогащения, реституции по недействительным и реституции по расторгнутым сделкам имеют общую правовую природу, но не эквиваленты.
В этой связи распространенный в российском праве взгляд, согласно которому соотношение режима реституции (как правило, речь идет только о реституции по недействительной сделке, но мы не должны забывать и о реституции по расторгнутому договору) и кондикции строится по принципу субсидиарности <602>, можно принять только при двух условиях. Во-первых, этот принцип должен пониматься как исключительно технический перенос норм одного института на отношения, урегулированные другим институтом. Из этого принципа не следует делать вывод о том, что реституция по расторгнутому договору является видом неосновательного обогащения. Это неправильно, так как ряд случаев расторжения нарушенного договора порождает право требовать реституции даже тогда, когда никакого неосновательного обогащения нет. Во-вторых, должен быть разработан специальный блок норм, отражающих специфику реституции по расторгнутому договору.
--------------------------------
<602> Новак Д.В. Неосновательное обогащение в теории российского гражданского права // Вестник гражданского права. 2007. Т. 7. N 1. С. 23.
В принципе в равной степени мог бы быть принят немецкий подход, при котором принцип субсидиарного применения правил о кондикции прямо не предусматривается, и в законодательстве появляется абсолютно отдельный правовой режим реституции по расторгнутому договору. Это вопрос исключительно технический. Главное, чтобы специфика реституции по расторгнутому договору была отражена в полной мере.
При этом, по всей видимости, отделять от правового режима кондикции стоит исключительно тот случай, когда расторжение происходит на основании произошедшего или предвидимого нарушения договора. Как будет показано ниже, главнейшей специфической чертой реституции по расторгнутому договору является то обстоятельство, что в случае, когда расторжение происходит в связи с нарушением договора, право может не быть столь привязанным к обеспечению равной защиты прав сторон. В случае нарушения договора есть правонарушитель и пострадавшее лицо. Соответственно, при решении целого ряда сложнейших вопросов реституции, когда трудно определить, на кого из сторон справедливее возложить тот или иной риск или то или иное бремя, в данном случае разумнее отнести его на нарушителя договора, спровоцировавшего расторжение. Следовательно, именно это обстоятельство требует специфического регулирования отношений по реституции по расторгнутому в связи с нарушением договору. Но в ситуации, когда договор расторгается по соглашению сторон без связи с нарушением или в связи с существенным изменением обстоятельств, а равно в случае прекращения договора невозможностью исполнения данная специфика либо вовсе отсутствует, либо проявляется крайне незначительно. Соответственно, здесь можно обойтись применением общего правового режима кондикции (возможно, с самыми незначительными отступлениями). Безусловно, особенности реституции в таких случаях требуют особого изучения. Возможно, детальный анализ выявит также ряд поводов отойти от общего правового режима кондикции. Но данный вопрос выходит за рамки темы настоящей работы. Поэтому в дальнейшем мы будем говорить о соотнесении общего режима кондикции и реституции при расторжении нарушенного договора.
Исходя из признания за реституцией по расторгнутой сделке природы специального способа защиты права, относящегося к общей категории реституционных требований, можно оценить встречающийся в судебной практике подход к правовой квалификации исков о возврате предоставленного по расторгнутой сделке в качестве убытков.
Конструкция убытков не может быть в полной мере здесь применена, так как возврат предоставленного по расторгнутой сделке, во-первых, не всегда носит денежный характер, в то время как убытки всегда носят денежный характер. Во-вторых, убытки, по своей природе являясь мерой гражданско-правовой ответственности, согласно доминирующему ныне подходу подразумевают возложение на нарушителя определенной дополнительной имущественной обязанности <603>, в то время как возврат полученного не нарушает эквивалентность отношений сторон. В-третьих, конструкция убытков крайне невыгодна кредитору, так как ставит право на взыскание этой суммы в зависимость от условий и оснований привлечения к гражданско-правовой ответственности (ст. 401 ГК), а также создает опасность применения иных правил, направленных на ограничение ответственности (например, ст. 404 ГК), в