Могут ли психологические и психиатрические заключения служить доказательствами?
СЛУЖИТЬ ДОКАЗАТЕЛЬСТВАМИ?
С. ШИШКОВ
С.
Шишков, ведущий научный сотрудник
Государственного научного центра
социальной и судебной экспертизы им. В.П.
Сербского, кандидат юридических наук.
За
последние годы появился ряд публикаций с
описанием случаев назначения
психологической экспертизы для решения
нетрадиционных для нее вопросов, связанных
с раскрытием преступлений. Поводом для
полемики, в частности, послужила судебно -
психологическая экспертиза по делу
сексуального маньяка К. (Законность, 1992, N 2).
В дальнейшем публикации, посвященные
использованию возможностей
психологической экспертизы в
рассматриваемой области, расширили
дебатировавшуюся нами тематику.
Надо
заметить, что авторы в целом не всегда
строго определяли характер обстоятельств,
которые устанавливались экспертами.
Так, в случае с маньяком К., обвинявшимся в
совершении нескольких сексуально
окрашенных убийств, поводом для назначения
психологической экспертизы послужило то,
что обвиняемый происходил из благополучной
семьи, имел безупречную личную репутацию,
на основании чего его родственники
выдвинули версию о самооговоре. Таким
образом, первоначально имелись две группы
обстоятельств (два тезиса), подлежащих
проверке: 1) контраст между
респектабельностью К. и жестким характером
расследуемых преступлений; 2) связанное с
этим сомнение в причастности к ним
обвиняемого и попытка объяснить его
самооговором.
Эксперт - психолог был
приглашен для "определения правдивости
показаний К. и его психологической
характеристики". В этой формулировке тезис
экспертного доказывания просматривается
не вполне четко. Например, вопрос о
"правдивости" показаний в компетенцию
эксперта просто не входит. Давая
психологическую характеристику
обвиняемого, эксперт пришел к выводу, что К.
являет собой "тип антисоциального,
аморального психопата", у которого "имеется
выраженность преступных тенденций". Первое
из двух обстоятельств, которое надлежало
выяснить следователю, - кажущееся
психологическое противоречие между
респектабельностью обвиняемого и
чудовищностью инкриминируемых ему деяний -
эксперт - психолог отразил в заключении так.
Жестокие сексуальные психопаты "могут
производить приятное впечатление свободой
манер, быть милыми, разговорчивыми,
сентиментальными". Словом, психолог
опроверг тезис о якобы имеющемся
психологическом несоответствии личности К.
характеру преступлений, в которых он
обвинялся.
Это обстоятельство на
определенном этапе следствия оказалось
существенным, и его надлежало выяснить. Но
нельзя не заметить, что экспертный вывод
носит характер общего рассуждения. Из него
явствует, что сексуальные психопаты могут
производить приятное впечатление. Однако,
по всей видимости, могут и не производить. И
уж, безусловно, не каждый, кто производит
такое впечатление, - сексуальный маньяк.
Общие рассуждения относительно типичных
психологических характеристик сексуальных
психопатов не в состоянии подтвердить
самого факта совершения (либо несовершения)
конкретным лицом конкретных действий. Ибо
отдельно взятый случай может оказаться
совершенно нетипичным. Это касается, в
частности, второго тезиса - о возможной
причастности К. к расследуемым
преступлениям.
Эксперт - психолог был
бессилен что-либо здесь установить или
опровергнуть. Вместе с тем, из общего
контекста публикации видно, что
экспертно-психологическая квалификация
личности К. была все же использована как
своего рода обвинительное доказательство.
Причем делалось это в период, когда у
следователя, по его словам, не было
"достаточной информационной базы,
позволяющей сделать бесспорный вывод о
доказанности вины" обвиняемого. Выражаясь
более точным процессуальным языком,
недостающие доказательства были
восполнены психологической
характеристикой его личности.
Для
лучшего понимания существа проблемы
представим другую ситуацию. Неизвестный
учинил дебош и с места происшествия
скрылся. Очевидцы не смогли достаточно
хорошо запомнить его внешность. Не
обнаружено и иных надежных данных,
позволяющих установить его личность.
Вместе с тем установлено, что неподалеку от
места происшествия проживает гражданин,
склонный к совершению хулиганских действий
и неоднократно за них судимый. Можно ли на
основании перечисленных данных сделать
вывод о его виновности? С одной стороны,
налицо "выраженность преступных тенденций"
и типичный психологический портрет
хулигана, тогда как с другой -
"недостаточность информационной базы,
позволяющей сделать бесспорный вывод о
доказанности вины". Разумеется, приведенных
данных для вывода о виновности
недостаточно хотя бы потому, что рядом с
местом преступления могли одновременно
проживать несколько субъектов с подобного
рода личностными чертами и не имеющих
надежного алиби.
Присущие человеку
склонности, даже самые дурные, могут как
привести к действиям определенного рода,
скажем преступным, так и не привести,
воплотившись в юридически нейтральных
формах поведения или целиком оставшись в
субъективной сфере - переживаниях, мечтах,
фантазиях и т.п. И уж категорически, на мой
взгляд, неприемлема любая попытка
использовать так называемые преступные
наклонности (тенденции) в качестве средства
доказывания факта совершения конкретных
деяний.
Рассматриваемая проблема
актуальна не только для психологических, но
и для психиатрических экспертиз. Как
свидетельствует опыт зарубежных стран, где
широко практикуется использование
психиатрических заключений для
определения опасности обвиняемого с
психическими расстройствами, эти
заключения способны оказать нежелательное
внушающее воздействие на следователей,
судей, присяжных. Так, обвиняемые
осуждались за сексуальные преступления,
которых, как выяснилось позже, они не
совершали. Основной причиной ошибки
присяжные и судьи называли свое чрезмерное
доверие к выводам экспертов,
характеризовавших обвиняемого как
чрезвычайно опасного сексуального
психопата. Эти примеры, взятые из обзора
судебно - психиатрической практики
скандинавских стран, примечательны тем, что
здесь эксперты ограничивались
традиционными суждениями относительно
психического состояния обвиняемых.
Экспертный вывод об опасности сексуального
психопата предназначался не для
обоснования его вины, а для того, чтобы в
случае признания его виновным (на основании
иных доказательств) суд мог избрать более
адекватное, справедливое и действенное
наказание.
Использование экспертного
заключения об опасности обвиняемого для
вывода о виновности происходило как бы
ненамеренно и незаметно, по канонам
"побочного психологического эффекта",
который способен исказить истину. Это
весьма наглядная иллюстрация пагубности
последствий привлечения экспертных
квалификаций личности обвиняемого к
обоснованию факта совершения им
преступления.
Впрочем, отечественная
практика богата собственными примерами.
Наши судебные психиатры хорошо знакомы со
странным внушающим воздействием своих
экспертных выводов на следователей и судей.
Некоторые экспертные заключения о наличии
у обвиняемого тяжелого психического
расстройства и нуждаемости в
принудительном лечении по сути приводят к
прекращению доказывания самого факта
совершения общественно опасного деяния и
его совершения именно данным лицом.
Нуждаемость в принудительном лечении
обусловливается, как известно, опасностью
больного, т.е. реальной вероятностью
совершения им новых запрещенных уголовным
законом деяний. В результате некоторые
психически больные, непричастные к
совершению расследуемого деяния, тем не
менее признаются судом невменяемыми и
подвергаются принудительным медицинским
мерам. Администрация психиатрических
больниц, осуществляющих принудительное
лечение, вынуждена составлять жалобы о
необходимости пересмотра ошибочных
решений в порядке судебного надзора.
В
этой связи нужно упомянуть практику
составления так называемого
проспективного психопатологического
портрета неизвестного преступника
(разыскиваемого лица). Суть дела в
следующем. При совершении в определенном
регионе неизвестным лицом серии тяжких
преступлений (чаще сексуальных) к
деятельности следственно - оперативной
бригады привлекается судебный психиатр или
сексопатолог. Связано это с тем, что на
основании имеющихся данных выдвигается
версия о возможном совершении преступлений
лицом, страдающим отклонениями в
психической (сексуальной) сфере. Психиатр
(сексопатолог) составляет
"психопатологический портрет"
неизвестного, оформляемый иногда в виде
заключения эксперта.
Так, по одному из
дел о сексуальных преступлениях в
отношении несовершеннолетних в заключении
эксперта - сексопатолога отмечалось три
обстоятельства: разыскиваемый преступник,
вероятно, страдает определенной формой
сексуального извращения; по поводу своего
расстройства он мог обращаться к врачу -
сексопатологу; лица с подобными
сексуальными отклонениями нередко
выбирают род занятий, связанный с
постоянным общением с детьми.
Нетрудно
заметить, что такие выводы носят
вероятностный характер. Поэтому их нельзя
считать доказательствами, тем более
обвинительными. "Вероятное заключение
эксперта не может быть положено в основу
приговора" (п. 14 Постановления Пленума
Верховного Суда СССР от 16 марта 1971 г. "О
судебной экспертизе по уголовным делам". -
Бюллетень Верховного Суда СССР, 1971, N 2).
По моему мнению, "психопатологический
портрет" разыскиваемого следует применять
лишь в качестве источника оперативно -
розыскной информации. Если такая
информация способствовала поиску
подозреваемого, то в дальнейшем вопрос о
его причастности к расследуемым деяниям
нужно устанавливать посредством допросов,
опознаний, очных ставок, заключений
криминалистических и судебно - медицинских
экспертов и пр. "Психопатологический
портрет" не должен фигурировать в
процессуальном доказывании из опасения его
использования в той или иной форме для
доказывания виновности.
Факт
совершения конкретными субъектами
конкретных действий пытаются иногда
подтвердить не только с помощью
психологических квалификаций отдельной
личности, но привлечь также экспертно -
психологические выводы о характере
устойчивых взаимоотношений, которые
сложились в группе людей.
Надо признать,
что некоторые социально - психологические
закономерности, вытекающие из сложившихся
в группе отношений, дают основания для
весьма надежных суждений по поводу
конкретных поведенческих актов членов
группы. Например, преступная группа (банда)
характеризуется строгой иерархией, четким
распределением ролей и властных
полномочий, суровыми методами поддержания
отношений. Если, например, следователю
известно, что субъект занимал низкое место
в преступной иерархии и не пользовался
авторитетом среди сообщников, то он может
без большой боязни ошибиться отвергнуть
показания о распределении ролей,
организаторах банды и т.д.
Подведем итог
сказанному. Психологические и
психиатрические квалификации личности, а
также психологические характеристики
устойчивых групповых отношений не могут, на
мой взгляд, служить доказательством
совершения конкретных действий.
Использование для этой цели указанных
квалификаций и характеристик способно
исказить истину и привести к следственным и
судебным ошибкам. Поэтому в случаях, когда
собранных следователем (судом)
доказательств факта совершения того или
иного деяния недостаточно, такой факт
следует признать недоказанным. Недопустимо
восполнять имеющийся пробел
психологическими и психиатрическими
квалификациями, носящими вероятностный
характер.
Это, конечно, вовсе не значит,
что нужно отказаться от попыток
нестандартного, нетрадиционного
использования специальных познаний
экспертов. Напротив, новые тенденции в
структуре и динамике преступности должны
стимулировать творческий поиск новых
методов борьбы с ней. Но если новшество
порочно с точки зрения логики доказывания,
если оно недопустимо с процессуально -
правовых позиций или (коль скоро речь идет
об экспертизе) с позиций соответствующей
отрасли научного знания, то оно не может
быть приемлемо.
Законность, N 7, 1997
